Что вы узнали из главы тамань. План главы тамань. Несколько интересных сочинений

Роман Лермонтова «Герой нашего времени» - произведение удивительное и интересное. Необычна уже сама композиция романа. Во-первых, произведение состоит из повестей, что само по себе необычно. Во-вторых, эти части расположены не по хронологии, как традиционно принято. Они разбиты на две части: рассказ о жизни Печорина глазами постороннего человека («Бэла», «Максим Максимыч», «Предисловие к журналу Печорина») и дневник самого Печорина, раскрывающий его внутреннюю жизнь(«Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист»). Такой принцип был выбран автором неслучайно. Он способствует наиболее глубокому, полному и психологически тонкому анализу героя.

В произведении нет единого сюжета. Каждая повесть отличается своими героями и ситуациями. Их связывает лишь фигура основного персонажа – Григория Александровича Печорина. То мы видим его во время службы на Кавказе, то он оказывается в захолустном городишке Тамань, то отдыхает в Пятигорске на минеральных водах. Везде герой создает экстремальную ситуацию, подчас с угрозой для его жизни. Печорин не может жить обыденной жизнью, ему нужны ситуации, раскрывающие его огромные способности.

«Тамань» - первая глава дневника Печорина. Именно с этой части мы начинаем видеть внутренний мир героя. В начале повести Печорин как бы кратко описывает нам содержание главы: «Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить». Сюжет главы достаточно прост. Печорин по служебным делам приезжает в Тамань и останавливается у странных людей. Здесь живет загадочная девушка-ундина и слепой мальчик. Видя в их поведении какую-то загадку, Печорин пытается разгадать ее. Для этого ночью он устраивает слежку за героями. В итоге он выясняет, что девушка и слепой мальчик связаны с контрабандистами. Проникнув в их тайну, Печорин чуть не поплатился за это жизнью: ундина пыталась его утопить.

В этой главе начинает вырисовываться внутренний облик Печорина. Здесь появляются наметки тех качеств, которые более подробно будут раскрываться в других частях дневника. Из «Тамани» мы еще не можем составить себе представление о жизненной философии Печорина, но уже начинаем понимать, что это за характер. В этой главе проявляется потребность героя в ярких жизненных впечатлениях, нестандартных ситуациях. Ничто не вынуждало его следить за ундиной и слепым мальчиком, и только возможность интересного события, обещание загадки заставило Печорина ввязаться в данную ситуацию.
Печорин пустился в опасную авантюру с одной лишь целью – «достать ключ этой загадки». В связи с этим в нем проснулись многие его положительные качества: дремавшие силы, воля, собранность, отвага и решимость. Но эти качества он растрачивает совершенно бесцельно, применяя их не там, где следовало бы: «Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости…Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны».
Печорин абсолютно не думает о других. Он заботится лишь о своих интересах и развлечениях. Поэтому часто герой коверкает или даже ломает судьбы других людей, вмешиваясь в них из любопытства. Об этом он сам рассуждает в конце повести: «Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»

Когда тайна этих людей была раскрыта, обнажилась бесцельность решительных действий Печорина. И снова скука, равнодушие, разочарование... «Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобностью!..» - с горькой иронией думает Печорин.

В «Тамани» мы наблюдаем переплетение романтического повествования с реалистическим. Романтически Лермонтов описывает пейзаж, например, бушующее море: «Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив…» Здесь описание стихии помогает раскрыть романтический образ Янко, для которого «везде дорога, где только ветер дует и море шумит». Реалистически дана обрисовка характеров и быта вольных контрабандистов. Вот как дан портрет Янко: из лодки «вышел человек в татарской шапке, но острижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож».

Образу жизни контрабандистов соответствует и обстановка, в которой они живут: «Я зашел в хату, - две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю мебель. На стене ни одного образа – дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер». В этом описании сочетаются реалистические и романтические черты.

В описании контрабандистов романтизм связан с их вольным образом жизни, их силой, ловкостью, отвагой. Но реалистически показывается их скудный духовный мир. Получается, что деньги определяют отношения этих людей. Янко и ундина становятся жестокими, когда начинают делить краденое добро. Слепой получает от них только медную монету. А старухе Янко приказывает передать, «что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь».

«Тамань», в числе остальных повестей романа, отличает лаконизм и точность языка. Внутренние переживания, сложные психологические ситуации раскрываются очень простым и доступным языком. Повесть совсем небольшая, но очень емкая по содержанию. Таким образом, «Тамань» является важной частью романа «Герой нашего времени», она начинает глубокое раскрытие внутренней характеристики героя и всего поколения молодых дворян 30-х годов 19 века.

«Тамань» — самая таинственная и поэтическая повесть романа. Идейное значение повести определяется не сразу, поскольку читателя захватывают загадочные события, завораживает атмосфера, в которой они происходят. Обращают на себя внимание и изобразительные средства, используемые в «Тамани»: автор не столько использует слова, сколько графически вычерчивает пейзаж, героев, действия. Удаётся Лермонтову и мастерское звуковое оформление текста: мы слышим шум волнующегося моря, странные интонации реплик девушки-ундины, одинокий плач слепого мальчика.

Герой едет из Петербурга на Кавказ, в действующий военный отряд. Он называет себя «странствующим офицером», что указывает на противоречивое самоощущение героя, поскольку если офицер едет по «казённой надобности» в отряд, то он не странствует, а выполняет приказ. «Странствующий» — это состояние души героя, он хочет освободиться от оков душного рутинного существования и, конечно, ищет такой жизни, которая была бы наполнена любовью и настоящей деятельностью. Любопытство героя выступает своего рода «двигателем» развития сюжетного действия и объясняется его стремлением увидеть в новом для себя месте иную жизнь, получить ответ на её загадки. Поэтому, например, герой не может заснуть, когда все спят, он следует за слепым мальчиком, вторгается в тайную жизнь контрабандистов.

Конфликт в повести проходит по двум линиям: Печорин и мир регламентированной, казённой жизни, представленный военным гарнизоном; Печорин и мир вольницы, здесь воровской и разбойничьей, в котором действует шайка контрабандистов.

В «Тамани» герой последовательно проникает в сферы, которые первоначально были для него скрыты. В тексте дважды приводится фраза «так прошло около часу», разделяющая повесть на три части. Поначалу герой попадает в обычный городок, «самый скверный городишко из всех приморских городов России». Кажется, в нём нет ничего загадочного — только «грязные переулки» и «ветхие заборы». Герой сам напрашивается на странное место для ночлега, закричав на десятника: «Веди меня куда-нибудь, разбойник! Хоть к чорту, только к месту!» Именно в том месте, в хате на «самом берегу моря» героя ожидали необычные впечатления. Там он узнаёт о том, что оказался рядом с контрабандистами. Однако и это открытие не стало для героя окончательным — знакомство с причудливой девушкой, черноморской казачкой, в которой он видит балладно-фольклорный образ ундины-русалки, открывает перед ним следующую грань таинственного мира Тамани.

В повести изображены разные пласты жизни, и для каждого из них Лермонтов выбирает свой стиль и жанр. Обычный «скверный городишко» Тамань показан реалистически, без прикрас, каким он предстал перед усталым офицером. Сюжетная часть, в которой приоткрывается тайна шайки контрабандистов, соответствует жанру «разбойничьей повести» и выполнена с использованием характерных для него приёмов в обрисовке характеров и обстановки. Третья же часть, главную роль в которой играет девушка-ундина, пронизана фольклорно-мифологическими мотивами, углубляя мифопоэтический характер повести.

Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще в добавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «Кто идет?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и стал требовать казенную квартиру. Десятник нас повел по городу. К которой избе ни подъедем — занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!» — закричал я. «Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почесывая затылок, — только вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате на самом берегу моря. Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. «Суда в пристани есть, — подумал я, — завтра отправлюсь в Геленджик». При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат... что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати. «Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица. Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство. Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с небольшим сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям... «Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец. — «Ни». — «Кто же ты?» — «Сирота, убогой». — «А у хозяйки есть дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином». — «С каким татарином?» — «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи». Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю его мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами. Так прошло около часа. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся Бог знает куда. Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться. Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошел мимо меня. Под мышкой он нес какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке. «В тот день немые возопиют и слепые прозрят», — подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида. Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет, но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин. Наконец он остановился, будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел. Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега. Спустя несколько минут с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор. — Что, слепой? — сказал женский голос, — буря сильна. Янко не будет. — Янко не боится бури, отвечал тот. — Туман густеет, — возразил опять женский голос с выражением печали. — В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, — был ответ. — А если он утонет? — Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты. Последовало молчание; меня, однако поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски. — Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши, — Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные весла. Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства. — Ты бредишь, слепой, — сказала она, — я ничего не вижу. Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра. Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик. Но, увы; комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все — или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не начинали нагружаться. «Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно, сказал комендант, — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом. — Плохо, ваше благородие! — сказал он мне. — Да, брат, Бог знает когда мы отсюда уедем! — Тут он еще больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шепотом: — Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника, он мне знаком — был прошлого года в отряде, как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой... уж видно, здесь к этому привыкли. — Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка? — Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь. — Какая дочь? У нее нет дочери. — А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате. Я взошел в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глухая, не слышит. Что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост. «Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив... с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки. Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая вдаль; передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающегося города, напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу. Волнуемый воспоминаниями, я забылся... Так прошло около часа, может быть и более... Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский, свежий голосок, — но откуда?.. Прислушиваюсь — напев старинный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь — никого нет кругом; прислушиваюсь снова — звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню. Я запомнил эту песню от слова до слова:

Как по вольной волюшке —
По зелену морю,
Ходят все кораблики
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащенная,
Двухвесельная.
Буря ль разыграется —
Старые кораблики
Приподымут крылышки,
По морю размечутся.
Стану морю кланяться
Я низехонько:
«Уж не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везет моя лодочка
Вещи драгоценные.
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка».

Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там уж не было. Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое, и, пощелкивая пальцами, вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина: поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры; пенье и прыганье не прекращались ни на минуту. Странное существо! На лице ее не было никаких признаков безумия; напротив, глаза ее с бойкою проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь. Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы... порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, то есть порода, а не Юная Франция , большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос — все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону , это причудливое создание его немецкого воображения, — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни. Под вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор. — «Скажи-ка мне, красавица, — спросил я, — что ты делала сегодня на кровле?» — «А смотрела, откуда ветер дует». — «Зачем тебе?» — «Откуда ветер, оттуда и счастье». — «Что же? разве ты песнею зазывала счастье?» — «Где поется, там и счастливится». — «А как неравно напоешь себе горе?» — «Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко». — «Кто же тебя выучил эту песню?» — «Никто не выучил; вздумается — запою; кому услыхать, то услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет». — «А как тебя зовут, моя певунья?» — «Кто крестил, тот знает». — «А кто крестил?» — «Почему я знаю?» — «Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал». (Она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег». И тут я очень важно пересказал ей все, что видел, думая смутить ее — нимало! Она захохотала во все горло. «Много видели, да мало знаете, так держите под замочком». — «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» — и тут я сделал очень серьезную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние мои слова были вовсе не у места, я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться. Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, — то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил на ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала меня надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. «Экой бес-девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился. Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан. «Идите за мной!» — сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться. Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым. Месяц еще не вставал, и только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподымая одинокую лодку, причаленную к берегу. «Взойдем в лодку», — сказала моя спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю; но отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще опомниться, как заметил, что мы плывем. «Что это значит?» — сказал я сердито. «Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, — это значит, что я тебя люблю...» И щека ее прижалась к моей, и почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову!. Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу ее оттолкнуть от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости... «Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко сжав ее маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку. «Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, ее волосы касались воды: минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны. Было уже довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал... На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку. Она выжимала морскую пену из длинных волос своих; мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан ее и высокую грудь. Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож. «Янко, — сказала она, — все пропало!» Потом разговор их продолжался так тихо, что я ничего не мог расслышать. «А где же слепой?» — сказал наконец Янко, возвыся голос. «Я его послала», — был ответ. Через несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку. — Послушай, слепой! — сказал Янко, — ты береги то место... знаешь? там богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит! — После некоторого молчания Янко продолжал: — Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе скажи, что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же больше не увидит. — А я? — сказал слепой жалобным голосом. — На что мне тебя? — был ответ. Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, примолвив: «На, купи себе пряников». — «Только?» — сказал слепой. — «Ну, вот тебе еще», — и упавшая монета зазвенела, ударясь о камень. Слепой ее не поднял. Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал парус между темных волн; слепой мальчик точно плакал, долго, долго... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов ? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну! Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими руками. Я его оставил в покое, взял свечу и пошел в хату. Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал — подарок приятеля — все исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой. Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила? Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..

«Да и какое дело мне до радости и бедствий человеческих?»
М.Ю. Лермонтов
В романе Лермонтова «Герой нашего времени» решается злободневная проблема: почему люди, умные и энергичные, не находят применения своим недюжинным способностям и вянут без борьбы в самом начале жизненного поприща? На этот вопрос Лермонтов отвечает историей жизни Печорина, молодого человека, принадлежащего к поколению 30-х годов. Задаче всестороннего и глубокого раскрытия личности героя и той среды, которая воспитала его, подчинены композиция, сюжет произведения и вся система образов.
История, изложенная в «Тамани», имеет жизненную основу. Лермонтов был в Тамани в 1837 году. Ему пришлось задержаться в ожидании корабля. Старая казачка Царицыха приняла Лермонтова за тайного соглядатая, который хочет обнаружить контрабандистов. Соседкой Царицыхи была красавица татарка, муж которой имел дела с контрабандистами. И слепой мальчик Яшка был. Все жизненные факты предстают перед нами в ином виде.
Повесть «Тамань» представляет собой самостоятельное художественное произведение и в то же время является частью романа. Она написана в форме дневника, и это не случайно. Если в начале романа автор стремится показать противоречивые поступки Печорина, то впоследствии на страницах дневника раскрываются тайные и явные мотивы поступков героя, анализируются их причины.
Нужно отметить, что в «Тамани» романтическая приподнятость повествования гармонически сочетается с реалистической обрисовкой характеров и быта вольных контрабандистов. К примеру, возьмем описание портрета Янко: «Из лодки вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож». И эта деталь (нож) напоминает об опасной профессии контрабандиста. Как-то очень просто говорится об удали Янко. «Что, слепой, - сказал женский глосс, - буря сильна. Янко не будет». «Янко не боится бури», - отвечал тот. Вслед за этим диалогом Лермонтов рисует бушующее море. «Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка». Описание разбушевавшейся стихии служит средством раскрытия удали Янко, для которого «везде дорога, где только ветер дует и море шумит». Не ради любви он идет на подвиг, а ради наживы. Его скупость поражает: слепой мальчик получает в качестве награды мелкую монету. А старухе Янко просит передать «что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь». Судьба не сводит Печорина и этого «честного» контрабандиста напрямую, но тем не мене Янко вынужден именно из-за него покинуть «обжитые края». Герои повести занимаются опасным промыслом – контрабандой. Лермонтов сознательно не уточняет, что именно они провозят через пролив и что увозят за море. «Богатые товары», «груз был велик» - больше мы ничего не знаем. Лермонтову важно создать у читателя ощущение опасной, необычной жизни, полной тревог.
Проследим взаимоотношения Печорина и контрабандистов. Поселившись в хате, где «нечисто», Печорин и не думает страшиться, можно даже сказать, ведет себя бездумно. В первую же ночь он «встал, накинул бешмет… тихо вышел из хаты, увидев, как мимо окна промелькнула тень». Зачем ему нужна эта чужая жизнь? Ответ очень прост. Ему все интересно, важно, нужно все «потрогать», наверное, этим привлекает характер Печорина. Он молод, ищет любви. Но таинственная девушка заманила его в лодку, он «почувствовал на лице ее пламенное дыхание» - и в ту же минуту «русалка» бросила в воду его пистолет. Уже нет «ундины», есть противник, с которым надо бороться.
В довершение ко всему слепой мальчик обобрал Печорина с ведома девушки, и это окончательно разрушает те грезы, в которых находился наш герой. Да, во многом виноват Печорин: в неопытности, неумении разбираться в людях. А какими последствиями обернулась фраза: «А если бы я, например, вздумал донести коменданту?» И старуха, и слепой мальчик, и девушка не могли объяснить поступков Печорина иначе, чем стремлением «донести коменданту». Ведь он ходит, высматривает, угрожает. Им не понять, что ему просто интересны эти люди, их жизнь. А это любопытство обернулось тем, что Печорин разрушил жизнь контрабандистов и, мало того, сам едва не погиб. И когда заплакал слепой мальчик, когда девушка навсегда уехала с Янко, тут Печорин ужаснулся от содеянного: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и, как камень, едва сам же не пошел ко дну».
Что касается художественной стороны повести «Тамань», то переоценить ее просто невозможно. Но хотелось бы все же поконкретней определить то, на чем основывается произведение. Это «три кита»: точность, образность, выразительность. А какой подбор «говорящих деталей»! Вот, к примеру, Печорин заносит в свой путевой журнал: «…две лавки и стол… на стене ни одного образа – дурной знак!» Глядя на эту бедную обстановку, можно сказать, что люди живут здесь временно, они в любую минуту готовы покинуть неуютное пристанище.
Или в сцене разговора девушки и слепого мы узнаем, что буря сильна, туман густеет. Казалось бы, что из того? Но это важно для контрабандистов: не во всякую погоду можно отправляться «на дело».
Интересен в повести прием антитезы. Вот каким представляет себе образ Янко слепой мальчик: «Янко не боится не моря, ни ветра». Этакий сказочный герой, бесстрашный богатырь. А Печорин видит Янко иначе: из лодки «вышел человек среднего росту, в татарской бараньей шапке», обыкновенный человек, вовсе не героического вида.
Интересен также прием сочетания возвышенного и низменного в повести. Здесь романтика соседствует с прозой жизни. Таинственная девушка напоминает Печорину романтическую героиню. Но «русалка» поет свою прекрасную вольную песню, стоя на крыше жалкой хаты. Слова девушки, обращенные к Печорину, загадочны, а причитания слепого мальчика жалки: «Куды я ходив?.. С узлом? Яким узлом!»
Если говорить о сюжете, то он отдаленно напоминает сюжет «Бэлы». Русский молодой человек встречает местную девушку-«дикарку», влюбляется в нее. Сюжет характерен для литературы эпохи Лермонтова. Но в «Тамани» все нетрадиционно. Девушка должна была влюбиться в приезжего. Но все оказывается хитростью. Пейзажные зарисовки придают повести романтический колорит и, контрастируя с убогостью «нечистого места», открывают перед читателем чарующий мир красоты и неги.
Композиция повести отличается своеобразием. Произведение открывается и заканчивается суждениями героя, свидетельствующими о горечи приобретенного в этом событии опыта, о попытке равнодушно относиться к людям, с которыми судьба его сталкивает.
А.П. Чехов, при всей строгости своих оценок, говорил: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова…».
От себя хочется добавить, что порой становится грустно, когда в современном книжном многообразии очень трудно выбрать чтение для души. Все это рыночное «чтиво», которое повсюду нас окружает, кричит и лезет в глаза, просто раздражает. И, честное слово, одна маленькая повесть «Тамань» из «Героя нашего времени» уже стоит всего этого «книжного безобразия».

Роман М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени» - это необычное по своему построению произведение, состоящее из отдельных повествований, соединенных воедино при помощи одного единственного героя. Привычное для читателя расположение событий в хронологическом порядке также не свойственно данному произведению. Все происходящее описывается с двух сторон, главный герой сначала рассматривается со стороны, а затем мы узнаем о нем из его собственного дневника. Я думаю, что именно благодаря такому нестандартному подходу к написанию романа, автор позволяет читателю в полной мере раскрыть душевный мир главного героя и познать все грани его характера.

Глава «Тамань» является одной из первых в цикле повестей, относящихся к запискам главного героя. Именно тут мы имеем возможность проследить за собственными размышлениями Печорина по поводу событий, происходящих с ним. Еще до этой главы в «Бэле» мы узнаем, что герой произведения любит неоправданно и неограниченно рисковать, попадая в различные неприятности, там с черкешенкой, а здесь с контрабандистами. Но в «Тамани» мы видим Печорина анализирующего ситуации, в которые он попадает, что приводит героя к выводу, что все, что с ним происходит - не случайно, что он является своеобразным «топором в руках судьбы»: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну!» Печорину становится ясно, что во всех рискованных ситуациях именно он являлся главным действующим персонажем.

Именно в этой главе наш герой осознает свое значение в судьбах встречающихся ему людей. Печорин приравнивает себя к «камню», брошенному судьбой в «гладкий источник». Он понимает, что его присутствие в судьбах окружающих вносит в их жизнь хаос и беспокойство. В данной главе мы впервые встречаем Печорина за размышлениями о том, что именно приготовила ему судьба, какая участь ждет его дальше.

Однако автор сумел удивить нравственным итогом размышлений главного героя. Печорин полностью равнодушен к проблемам окружающих, он никак не желает осознать своей вины в происходящем, обвиняя во всем судьбу. Вот как Печорин говорит в итоге своих размышлений: «Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..»

Также необходимо отметить, что в главе «Тамань» очень гармонично переплетаются романтические и реалистические способы повествования. Автор романтически описывает окружающие пейзажи, в частности море, картина которого помогает читателю лучше понять образ романтика Янко. Реалистически в рассказе описаны характеры и быт контрабандистов: из лодки «вышел человек в татарской шапке, но острижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож».

Несмотря на то, что в «Тамане» мы впервые встречаем собственные размышления Печорина, эта глава является завершающей в первой части романа. Многие специалисты считают, что деление произведения на части у Лермонтова нет, однако я думаю, что именно главой «Тамань» завершается тот раздел произведения, где автор описывает главного героя преимущественно со стороны. Ведь здесь на первом плане перед читателем происходящие события и поступки Печорина. Только финальная часть главы демонстрирует собственные мысли героя, раскрывающие его внутренний мир. В полной мере Печорин показывает себя в следующих главах романа «Княжна Мери» и «Фаталист», где он ясно осознает собственную «избранность» и трагедию, которые представлены его жизненными принципами по отношению к окружающему миру.

Главу «Тамань» можно отнести к тем частям романа, смысл которых понятен, а изложение точно и лаконично. Все душевные терзания главного героя переданы читателю простым и понятным языком. Повесть небольшая, однако, очень познавательна и интересна.

Я считаю, что глава «Тамань» - неотъемлемое связующее звено между двумя частями романа. Именно в ней начинается процесс раскрытия внутреннего мира героя, приоткрываются истоки его личной драмы.