Андрей Платонов
Котлован
В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда.
Вощев взял на квартире вещи в мешок и вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге - в природе было такое положение. Вощев не знал, куда его влечет, и облокотился в конце города на низкую ограду одной усадьбы, в которой приучали бессемейных детей к труду и пользе. Дальше город прекращался - там была лишь пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий, стоявшая, как учреждение, без всякого двора, а за пивной возвышался глиняный бугор, и старое дерево росло на нем одно среди светлой погоды. Вощев добрел до пивной и вошел туда на искренние человеческие голоса. Здесь были невыдержанные люди, предававшиеся забвению своего несчастья, и Вощеву стало глуше и легче среди них. Он присутствовал в пивной до вечера, пока не зашумел ветер меняющейся погоды; тогда Вощев подошел к открытому окну, чтобы заметить начало ночи, и увидел дерево на глинистом бугре - оно качалось от непогоды, и с тайным стыдом заворачивались его листья. Где-то, наверно в саду совторгслужащих, томился духовой оркестр: однообразная, несбывающаяся музыка уносилась ветром в природу через приовражную пустошь, потому что ему редко полагалась радость, но ничего не мог совершить равнозначного музыке и проводил свое вечернее время неподвижно. После ветра опять настала тишина, и ее покрыл еще более тихий мрак. Вощев сел у окна, чтобы наблюдать нежную тьму ночи, слушать разные грустные звуки и мучиться сердцем, окруженным жесткими каменистыми костями.
Эй, пищевой! - раздалось в уже смолкшем заведении. - Дай нам пару кружечек - в полость налить!
Вощев давно обнаружил, что люди в пивную всегда приходили парами, как женихи и невесты, а иногда целыми дружными свадьбами.
Пищевой служащий на этот раз пива не подал, и двое пришедших кровельщиков вытерли фартуками жаждущие рты.
Тебе, бюрократ, рабочий человек одним пальцем должен приказывать, а ты гордишься!
Но пищевой берег свои силы от служебного износа для личной жизни и не вступал в разногласия.
Учреждение, граждане, закрыто. Займитесь чем-нибудь на своей квартире.
Кровельщики взяли с блюдечка в рот по соленой сушке и вышли прочь. Вощев остался один в пивной.
Гражданин! Вы требовали только одну кружку, а сидите здесь бессрочно! Вы платили за напиток, а не за помещение!
Вощев захватил свой мешок и отправился в ночь. Вопрошающее небо светило над Вощевым мучительной силой звезд, но в городе уже были потушены огни, и кто имел возможность, тот спал, наевшись ужином. Вощев спустился по крошкам земли в овраг и лег там животом вниз, чтобы уснуть и расстаться с собою. Но для сна нужен был покой ума, доверчивость его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении сознательности и не знал полезен ли он в мире или все без него благополучно обойдется? Из неизвестного места подул ветер, чтобы люди не задохнулись, и слабым голосом сомнения дала знать о своей службе пригородная собака.
Скучно собаке, она живет благодаря одному рождению, как и я.
Тело Вощева побледнело от усталости, он почувствовал холод на веках и закрыл ими теплые глаза.
Пивник уже освежал свое заведение, уже волновались кругом ветры и травы от солнца, когда Вощев с сожалением открыл налившиеся влажной силой глаза. Ему снова предстояло жить и питаться, поэтому он пошел в завком - защищать свой ненужный труд.
Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, - сказали в завкоме. - О чем ты думал, товарищ Вощев?
О плане жизни.
Завод работает по готовому плану треста, А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке.
Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.
Ну и что ж ты бы мог сделать?
Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла. Мы тебя отстоять не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс.
Вощев хотел попросить какой-нибудь самой слабой работы, чтобы хватило на пропитание: думать же он будет во внеурочное время; но для просьбы нужно иметь уважение к людям, а Вощев не видел от них чувства к себе.
Вы боитесь быть в хвосте: он - конечность, и сели на шею!
Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость - работал восемь, теперь семь, ты бы и жил молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?
Без думы люди действуют бессмысленно! - произнес Вощев в размышлении.
Он ушел из завкома без помощи. Его пеший путь лежал среди лета, по сторонам строили дома и техническое благоустройство - в тех домах будут безмолвно существовать доныне бесприютные массы. Тело Вощева было равнодушно к удобству, он мог жить не изнемогая в открытом месте и томился своим несчастьем во время сытости, в дни покоя на прошлой квартире. Ему еще раз пришлось миновать пригородную пивную, еще раз он посмотрел на место своего ночлега там осталось что-то общее с его жизнью, и Вощев очутился в пространстве, где был перед ним лишь горизонт и ощущение ветра в склонившееся лицо.
Через версту стоял дом шоссейного надзирателя. Привыкнув к пустоте, надзиратель громко ссорился с женой, а женщина сидела у открытого окна с ребенком на коленях и отвечала мужу возгласами брани; сам же ребенок молча щипал оборку своей рубашки, понимая, но ничего не говоря.
Это терпение ребенка ободрило Вощева, он увидел, что мать и отец не чувствуют смысла жизни и раздражены, а ребенок живет без упрека, вырастая себе на мученье. Здесь Вощев решил напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума, с тем чтобы вскоре вернуться к дому дорожного надзирателя и рассказать осмысленному ребенку тайну жизни, все время забываемую его родителями. «Их тело сейчас блуждает автоматически, - наблюдал родителей Вощев, - сущности они не чувствуют».
Отчего вы не чувствуете сущности? - спросил Вощев, обратясь в окно. - У вас ребенок живет, а вы ругаетесь - он же весь свет родился окончить.
Муж и жена со страхом совести, скрытой за злобностью лиц, глядели на свидетеля.
Если вам нечем спокойно существовать, вы бы почитали своего ребенка - вам лучше будет.
А тебе чего тут надо? - со злостной тонкостью в голосе спросил надзиратель дороги. - Ты идешь и иди, для таких и дорогу замостили…
Вощев стоял среди пути не решаясь. Семья ждала, пока он уйдет, и держала свое зло в запасе.
Я бы ушел, но мне некуда. Далеко здесь до другого какого-нибудь города?
Близко, - ответил надзиратель, - если не будешь стоять, то дорога доведет.
А вы чтите своего ребенка, - сказал Вощев, - когда вы умрете, то он будет.
Сказав эти слова, Вощев отошел от дома надзирателя на версту и там сел на край канавы, но вскоре он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться. Вощев, истомившись размышлением, лег в пыльные, проезжие травы; было жарко, дул дневной ветер, и где-то кричали петухи на деревне - все предавалось безответному существованию, один Вощев отделился и молчал. Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принес ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле. Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. «Ты не имел смысла жизни, - со скупостью сочувствия полагал Вощев, - лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить».
Все живет и терпит на свете, ничего не сознавая, - сказал Вощев близ дороги и встал, чтоб идти, окруженный всеобщим терпеливым существованием. - Как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе.
Он шел по дороге до изнеможения; изнемогал же Вощев скоро, как только его душа вспоминала, что истину она перестала знать.
Но уже был виден город вдалеке; дымились его кооперативные пекарни, и вечернее солнце освещало пыль над домами от движения населения. Тот город начинался кузницей, и в ней во время прохода Вощева чинили автомобиль от бездорожной езды. Жирный калека стоял подле коновязи и обращался к кузнецу:
Миш, насыпь табачку: опять замок ночью сорву!
Краткое содержание антиутопической повести А.П. Платонова "Котлован" для читательского дневника.
Повесть начинается жизненной трагедией человека. «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Во- щев отправился в другой город. На пустыре в теплой яме он остался на ночь. В полночь его разбудил человек, косящий на пустыре траву. Косарь сказал, что скоро здесь начнется строительство, и направил Вощева в барак: «Ступай туда и спи до утра, а утром ты выяснишься». Вощев последовал рекомендации косаря.
Проснулся Вощев вместе с артелью мастеровых. Его накормили и объяснили, что сегодня начинается постройка единого здания, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата.
Лопату получил и Вощев. Он сжал ее ладонями, словно желая добыть истину из земного праха. Инженер разметил котлован и сказал рабочим, что биржа должна прислать еще пятьдесят человек. Пока же работа начнется своими силами, ведущей бригадой. Вощев вместе со всеми принялся копать, он «поглядел на людей и решил кое-как жить, раз они терпят и живут: он вместе с ними произошел и умрет в свое время неразлучно с людьми».
Постепенно землекопы обжились в бараке, привыкли к тяжелой работе. На котлован нередко заезжал председатель оркпрофсовета товарищ Пашкин, следил за темпом работ. Он говорил рабочим: «Темп тих. Зачем вы жалеете подымать производительность? Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете».
По вечерам Вощев долго не засыпает, лежа с открытыми глазами, он тоскует о будущем, о времени, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое чувство счастья. Сафронов, один из наиболее сознательных рабочих, предлагает поставить радио в бараке, слушать о достижениях и директивах. Безногий Жачев, инвалид, возражает ему: «Лучше девочку-сиротку привести за ручку, чем твое радио».
Землекоп Чиклин в заброшенном здании кафельного завода нашел умирающую женщину с маленькой дочкой. С этим зданием у Чиклина связаны воспоминания: там его когда-то поцеловала хозяйская дочь. Поцеловав женщину, Чиклин по остатку нежности в губах узнал ее: это оказалась та самая девушка, хозяйская дочка, целовавшая его в юности. Перед смертью мать сказала девочке, чтобы она никому не признавалась, чья она дочь. Девочка спросила, отчего умирает ее мать: оттого, что буржуйка, или от смерти? Чиклин забрал девочку с собой.
Товарищ Пашкин установил в бараке радиорупор, из которого раздавались ежеминутные требования в виде лозунгов - о необходимости сбора крапивы, обрезания хвостов и грив у лошадей. Сафронов слушал и сожалел, что он не может говорить обратно в трубу, чтобы там узнали о его чувстве активности. Вощеву и Жачеву стало беспричинно стыдно от долгих речей по радио, и Жачев закричал: «Остановите этот звук! Дайте мне ответить на него!» Наслушавшись радио, Сафронов без сна смотрел на спящих людей и горестно, трагично высказался: «Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!»
Пришедшая с Чиклиным девочка спросила у него про черты меридианов на карте, на что Чиклин ответил: это загородки от буржуев. Вечером землекопы радио не включали, а, поев, сели смотреть на девочку. У нее спросили, кто она такая. Девочка помнила, что ей сказала мать перед смертью, и не стала рассказывать о родителях. Сказала, что не помнит их, при буржуях она не хотела рождаться, а как стал Ленин - и она стала. Сафронов заключил: «И глубока наша советская власть, раз даже дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина!»
На собрании рабочие решили направить в деревню Сафронова и Козлова с целью организации колхозной жизни. В деревне их убили. На помощь деревенским активистам пришли другие землекопы во главе с Вощевым и Чиклиным.
Деревенская жизнь изменилась. «Люди не желали быть внутри изб - там на них нападали думы и настроения, - они ходили по всем открытым местам деревни и старались постоянно видеть друг друга; кроме того, они чутко слушали - не раздастся ли издали по влажному воздуху какого-либо звука, чтобы услышать утешение в таком трудном пространстве. Активист еще давно пустил устную директиву о соблюдении санитарности в народной жизни, для чего люди должны все время находиться на улице, а не задыхаться в семейных избах. От этого заседавшему активу было легче наблюдать массы из окна и вести их все время дальше».
Пока на Организационном дворе проходило собрание организованных членов и неорганизованных единоличников, Чиклин и Вощев сколотили неподалеку плот. Активисты обозначили по списку людей: бедняков для колхоза, кулаков для раскулачивания. «Председатель сельсовета, середняцкий старичок, подошел было к активисту за каким-нибудь распоряжением, потому что боялся бездействовать, но активист отрешил его от себя рукой, сказав только, чтобы сельсовет укреплял задние завоевания актива и сторожил господствующих бедняков от кулацких хищников. Старичок председатель с благодарностью успокоился и пошел делать себе сторожевую колотушку...»
Чтобы вернее выявить всех кулаков, Чиклин взял в помощь медведя, работающего в кузнице молотобойцем. Медведь хорошо помнил дома, где он раньше работал, - по этим домам и определяли кулаков, которых загоняли на плот и отправляли по речному течению в море. Оставшиеся на Оргдворе бедняки маршировали на месте под звуки радио, потом плясали, приветствуя приход колхозной жизни. Утром народ отправился к кузне, откуда раздавался звук работы медведя-молотобойца. Члены колхоза сожгли весь уголь, починили весь мертвый инвентарь и с тоской, что кончился труд, сели у плетня. Они смотрели на деревню, не зная о своей дальнейшей жизни и дальнейшем занятии. Рабочие повели деревенских жителей в город. К вечеру путники пришли к котловану и увидели, что он занесен снегом, а в бараке пусто и темно. Чиклин разжег костер, чтобы согреть заболевшую девочку Настю. Мимо барака проходили люди, но никто не зашел проведать Настю. Каждый человек, нагнув голову, непрерывно размышлял о сплошной коллективизации. К утру Настя умирает.
Жачев спросил у Вощева: «Зачем колхоз привел?» Вощев ответил: «Мужики в пролетариат хотят зачисляться». Чиклин взял лом и лопату и пошел копать на дальний конец котлована.
Оглянувшись, он увидел, что весь колхоз не переставая роет землю. Все бедные и средние мужики работали с таким усердием, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована. Лошади тоже не стояли на месте: на них колхозники возили камень.
Один Жачев не работал, скорбя по умершей Насте. Жачев сказал: «Я урод империализма, а коммунизм - это детское дело, за то я и Настю любил... Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью» - и уполз на своей тележке в город, чтобы никогда не возвратиться на котлован.
«Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, и он уже не знал, где же теперь будет коммунизм в свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении. Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?»
Чиклин выкопал для Насти глубокую могилу, чтобы ребенка никогда не побеспокоил шум жизни с поверхности земли.
Котлован
В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда.
Вощев взял на квартире вещи в мешок и вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге - в природе было такое положение. Вощев не знал, куда его влечет, и облокотился в конце города на низкую ограду одной усадьбы, в которой приучали бессемейных детей к труду и пользе. Дальше город прекращался - там была лишь пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий, стоявшая, как учреждение, без всякого двора, а за пивной возвышался глиняный бугор, и старое дерево росло на нем одно среди светлой погоды. Вощев добрел до пивной и вошел туда на искренние человеческие голоса. Здесь были невыдержанные люди, предававшиеся забвению своего несчастья, и Вощеву стало глуше и легче среди них. Он присутствовал в пивной до вечера, пока не зашумел ветер меняющейся погоды; тогда Вощев подошел к открытому окну, чтобы заметить начало ночи, и увидел дерево на глинистом бугре - оно качалось от непогоды, и с тайным стыдом заворачивались его листья. Где-то, наверно в саду совторгслужащих, томился духовой оркестр: однообразная, несбывающаяся музыка уносилась ветром в природу через приовражную пустошь, потому что ему редко полагалась радость, но ничего не мог совершить равнозначного музыке и проводил свое вечернее время неподвижно. После ветра опять настала тишина, и ее покрыл еще более тихий мрак. Вощев сел у окна, чтобы наблюдать нежную тьму ночи, слушать разные грустные звуки и мучиться сердцем, окруженным жесткими каменистыми костями.
Эй, пищевой! - раздалось в уже смолкшем заведении. - Дай нам пару кружечек - в полость налить!
Вощев давно обнаружил, что люди в пивную всегда приходили парами, как женихи и невесты, а иногда целыми дружными свадьбами.
Пищевой служащий на этот раз пива не подал, и двое пришедших кровельщиков вытерли фартуками жаждущие рты.
Тебе, бюрократ, рабочий человек одним пальцем должен приказывать, а ты гордишься!
Но пищевой берег свои силы от служебного износа для личной жизни и не вступал в разногласия.
Учреждение, граждане, закрыто. Займитесь чем-нибудь на своей квартире.
Кровельщики взяли с блюдечка в рот по соленой сушке и вышли прочь. Вощев остался один в пивной.
Гражданин! Вы требовали только одну кружку, а сидите здесь бессрочно! Вы платили за напиток, а не за помещение!
Вощев захватил свой мешок и отправился в ночь. Вопрошающее небо светило над Вощевым мучительной силой звезд, но в городе уже были потушены огни, и кто имел возможность, тот спал, наевшись ужином. Вощев спустился по крошкам земли в овраг и лег там животом вниз, чтобы уснуть и расстаться с собою. Но для сна нужен был покой ума, доверчивость его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении сознательности и не знал полезен ли он в мире или все без него благополучно обойдется? Из неизвестного места подул ветер, чтобы люди не задохнулись, и слабым голосом сомнения дала знать о своей службе пригородная собака.
Скучно собаке, она живет благодаря одному рождению, как и я.
Тело Вощева побледнело от усталости, он почувствовал холод на веках и закрыл ими теплые глаза.
Пивник уже освежал свое заведение, уже волновались кругом ветры и травы от солнца, когда Вощев с сожалением открыл налившиеся влажной силой глаза. Ему снова предстояло жить и питаться, поэтому он пошел в завком - защищать свой ненужный труд.
Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, - сказали в завкоме. - О чем ты думал, товарищ Вощев?
О плане жизни.
Завод работает по готовому плану треста, А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке.
Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.
Ну и что ж ты бы мог сделать?
Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла. Мы тебя отстоять не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс.
Вощев хотел попросить какой-нибудь самой слабой работы, чтобы хватило на пропитание: думать же он будет во внеурочное время; но для просьбы нужно иметь уважение к людям, а Вощев не видел от них чувства к себе.
Вы боитесь быть в хвосте: он - конечность, и сели на шею!
Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость - работал восемь, теперь семь, ты бы и жил молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?
Без думы люди действуют бессмысленно! - произнес Вощев в размышлении.
Он ушел из завкома без помощи. Его пеший путь лежал среди лета, по сторонам строили дома и техническое благоустройство - в тех домах будут безмолвно существовать доныне бесприютные массы. Тело Вощева было равнодушно к удобству, он мог жить не изнемогая в открытом месте и томился своим несчастьем во время сытости, в дни покоя на прошлой квартире. Ему еще раз пришлось миновать пригородную пивную, еще раз он посмотрел на место своего ночлега там осталось что-то общее с его жизнью, и Вощев очутился в пространстве, где был перед ним лишь горизонт и ощущение ветра в склонившееся лицо.
Друзья, если у вас нет возможности (времени, желания, сил) читать повесть Андрея Платонова «Котлован», смотрите это видео и будете знать о котловане столько же, сколько и человек, который прочитал эту повесть. После прочтения «Чевенгура» Андрея Платонова ожидать чего-то хорошего от повести «Котлован» было бы наивно. Потому Платонов оправдал мои ожидания – очередная бредятина! События происходят в начале 20-го века в период нэпа. Одному мужику – Вощеву – исполняется 30 лет. И именно в этот день его увольняют с завода. За тупость. Вместо того, чтобы работать, он стоял и втыкал – о жизни думал. Т.к. денег на жизнь у Вощева не было, то пошёл он, куда глаза глядят. Кстати, такие же бесцельные походы были и у героев «Чевенгура». Пришёл в какой-то город, в котором активно дома строились. Зашёл на пустырь и лёг спать. Разбудил его косарь (это тот, кто траву косит) и сказал, чтобы шёл в барак досыпать. Вощев пошёл в барак, где уже спали работяги. Лёг с ними. Наутро узнал, что это строители. Накормили его пацаны, и остался Вощев с ними. Взял лопату и со всеми вместе стал копать котлован. Роют они, роют. Едят, спят, снова роют – «очень интересные» события развиваются. Такой же нудняк, как и «Чевенгур». Один из мужиков – Козлов – задолбался копать котлован. Сказал всем, что уходит на пенсию. Другой мужик – Чиклин – в свободное время пошёл на заброшенный кафельный завод, где когда-то в молодости работал. В одном из помещений он увидел маленькую девочку с умирающей матерью. В этой женщине он узнал ту девушку, которая его поцеловала на этом заводе много лет назад. Женщина умерла. Тогда Чиклин забрал девочку с собой. Звали её Настя. То, что у автора с головой не всё в порядке было понятно ещё во время чтения «Чевенгура». В «Котловане» он зацепил некрофилию. Чиклин целовал мертвую женщину, а потом еще привёл одного своего знакомого, чтобы он тоже её поцеловал. Мол, когда поцелуешь, то вспомнишь, знал ли ты её в молодости. Стала девочка жить вместе с мужиками (кстати, её точный возраст автор не указывает). Настя привязалась к мужикам. А что ей сироте оставалось? Чиклин притащил для неё откуда-то два гроба. Один – чтобы спать, другой – для игрушек. Романтик блин! А потом другие работяги пришли за гробами. Говорят: - Было 100. Чиклин: - Пацаны, я два для ребёнка взял. - Ну ладно. Тогда своих без гробов похороним, если вдруг умрут. Но очень скоро забрали у Насти эти гробы – пригодились по назначению. Двоих мужиков – Сафронова и Козлова – в одном колхозе кто-то завалил. Вот для них гробы и понадобились. А потом такая же муть, как и в «Чевенгуре» - несколько десятков страниц ни о чём. Чиклин и Вощев увидели, как местный активист людей грамоте учил: «Скажите слова, которые начинаются на букву А. Хорошо. А теперь на букву Б». Потом пошли пацаны в храм и бывшему попу в лицо кулаком ударили. Так, просто, захотелось – какой-то повод тупой нашли, как в анекдоте «Почему без шапки?». Бред автора переходит все границы! В колхозной кузнице работал… медведь – подковы ковал, помогал кузнецу. Настя сказала, что хорошо, что медведь за них (коммунистов), а не за буржуев. Потом Чиклин взял с собой медведя и пошёл с ним раскулачивать кулаков. Пришли в хату. Чиклин за ухо поднял с горшка мальчишку. Тогда медведь сел на этот горшок – бред ядерный. Так они прошлись по нескольким хатам. Чиклин показывал медведю, кого нужно избить. Медведь избивал. И с чувством выполненного долга возвращались к себе. Была зима – холодно. Настя заболела. Тогда Чиклин позабирал у всех тёплую одежду и укутал ею девочку. Один местный активист посмел забрать с Насти свой пиджак. Так Чиклин одним ударом на смерть его завалил за это. Мужики лежали рядом с Настей, чтобы греть её теплом своих тел. Наутро Настя перестала дышать. Чиклин взял лопату и 15 часов на морозе копал ей могилу. Всё. Конец повести.
«В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Вощев идет в другой город. На пустыре в теплой яме он устраивается на ночлег. В полночь его будит человек, косящий на пустыре траву. Косарь говорит, что скоро здесь начнется строительство, и отправляет Вощева в барак: «Ступай туда и спи до утра, а утром ты выяснишься».
Вощев просыпается вместе с артелью мастеровых, которые кормят его и объясняют, что сегодня начинается постройка единого здания, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата. Вощеву дают лопату, он сжимает её руками, точно желая добыть истину из земного праха. Инженер уже разметил котлован и говорит рабочим, что биржа должна прислать еще пятьдесят человек, а пока надо начинать работы ведущей бригадой. Вощев копает вместе со всеми, он «поглядел на людей и решил кое-как жить, раз они терпят и живут: он вместе с ними произошел и умрет в свое время неразлучно с людьми».
Землекопы постепенно обживаются и привыкают работать. На котлован часто приезжает товарищ Пашкин, председатель окрпрофсовета, который следит за темпом работ. «Темп тих, - говорит он рабочим. - Зачем вы жалеете подымать производительность? Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете».
Вечерами Вощев лежит с открытыми глазами и тоскует о будущем, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое чувство счастья. Наиболее сознательный рабочий Сафронов предлагает поставить в бараке радио, чтоб слушать о достижениях и директивах, инвалид, безногий Жачев, возражает: «Лучше девочку-сиротку привести за ручку, чем твое радио».
Землекоп Чиклин находит в заброшенном здании кафельного завода, где когда-то его поцеловала хозяйская дочь, умирающую женщину с маленькой дочкой. Чиклин целует женщину и узнает по остатку нежности в губах, что это та самая девушка, которая целовала его в юности. Перед смертью мать говорит девочке, чтобы она никому не признавалась, чья она дочь. Девочка спрашивает, отчего умирает её мать: оттого, что буржуйка, или от смерти? Чиклин забирает её с собой.
Товарищ Пашкин устанавливает в бараке радиорупор, из которого раздаются ежеминутные требования в виде лозунгов - о необходимости сбора крапивы, обрезания хвостов и грив у лошадей. Сафронов слушает и жалеет, что он не может говорить обратно в трубу, чтобы там узнали о его чувстве активности. Вощеву и Жачеву становится беспричинно стыдно от долгих речей по радио, и Жачев кричит: «Остановите этот звук! Дайте мне ответить на него!» Наслушавшись радио, Сафронов без сна смотрит на спящих людей и с горестью высказывается: «Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!».
Девочка, пришедшая с Чиклиным, спрашивает у него про черты меридианов на карте, и Чиклин отвечает, что это загородки от буржуев. Вечером землекопы не включают радио, а, наевшись, садятся смотреть на девочку и спрашивают её, кто она такая. Девочка помнит, что ей говорила мать, и рассказывает о том, что родителей не помнит и при буржуях она не хотела рождаться, а как стал Ленин - и она стала. Сафронов заключает: «И глубока наша советская власть, раз даже дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина!».
На собрании рабочие решают направить в деревню Сафронова и Козлова с целью организации колхозной жизни. В деревне их убивают - и на помощь деревенским активистам приходят другие землекопы во главе с Вощевым и Чиклиным. Пока на Организационном Дворе проходит собрание организованных членов и неорганизованных единоличников, Чиклин и Вощев сколачивают неподалеку плот. Активисты обозначают по списку людей: бедняков для колхоза, кулаков - для раскулачивания. Чтобы вернее выявить всех кулаков, Чиклин берет в помощь медведя, работающего в кузнице молотобойцем. Медведь хорошо помнит дома, где он раньше работал, - по этим домам и определяют кулаков, которых загоняют на плот и отправляют по речному течению в море. Оставшиеся на Оргдворе бедняки маршируют на месте под звуки радио, потом пляшут, приветствуя приход колхозной жизни. Утром народ идет к кузне, где слышна работа медведя-молотобойца. Члены колхоза сжигают весь уголь, чинят весь мертвый инвентарь и с тоской, что кончился труд, садятся у плетня и смотрят на деревню в недоумении о своей дальнейшей жизни. Рабочие ведут деревенских жителей в город. К вечеру путники приходят к котловану и видят, что он занесен снегом, а в бараке пусто и темно. Чиклин разжигает костер, чтобы согреть заболевшую девочку Настю. Мимо барака проходят люди, но никто не приходит проведать Настю, потому что каждый, нагнув голову, беспрерывно думает о сплошной коллективизации. К утру Настя умирает. Вощев, стоя над утихшим ребенком, думает о том, зачем ему теперь нужен смысл жизни, если нет этого маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением.
Жачев спрашивает у Вощева: «Зачем колхоз привел?» «Мужики в пролетариат хотят зачисляться», - отвечает Вощев. Чиклин берет лом и лопату и идет копать на дальний конец котлована. Оглянувшись, он видит, что весь колхоз не переставая роет землю. Все бедные и средние мужики работают с таким усердием, будто хотят спастись навеки в пропасти котлована. Лошади тоже не стоят: на них колхозники возят камень. Один Жачев не работает, скорбя по умершей Насте. «Я урод империализма, а коммунизм - это детское дело, за то я и Настю любил… Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью», - говорит Жачев и уползает на своей тележке в город, чтобы никогда не возвратиться на котлован.
Чиклин выкапывает для Насти глубокую могилу, чтобы ребенка никогда не побеспокоил шум жизни с поверхности земли.